Под Червленной отступающая армия встретила присланные из Астрахани на подмогу полки 12-й армии – Ленинский и Железный. У бойцов был молодцеватый вид, все в новых шинелях и в крепких – со скрипом – сапогах. Под расшитыми серебряным позументом знаменами астраханцы шли в полном боевом порядке и, кося глазом на оборванных партизан, кричали:
– Станишники, что усы повесили?
– Наковыряли вам казачишки?
– Эх вы, Аники…
Кубанцы отбрехивались:
– Где вы раньше были, такие красивые?
– Дорогу назад не забудьте. Скипидару-то призапасли?
– Черти вислогубые… Вот погоди, кадеты вам уши-то оболтают…
Злые шутки, хохот, матерщина.
– Дядя, ось-то в колесе! Хо-хо…
– Помолчи, вшивая амуниция!
– Драть я тебя хотел.
– Кабы не ты да не Микита…
– Накрутят они вам хвосты, чихать смешаетесь!
– Песенники, вперед!
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…
Подхватили и понесли навстречу врагу гремящую песнь.
Оба полка, незнакомые с повадкою противника, в первом же бою под станицей Мекенской были окружены конницей генерала Покровского и почти полностью уничтожены.
Не густо оставалось в армии командиров и комиссаров: одни полегли в степях и горах; другие, бредя сражениями, метались в тифозной горячке; иные, побросав свои части, бежали в Закавказье или через Дербент морем в Астрахань.
По степной дороге бойко бежал автомобиль. На сиденье, откинувшись в угол кузова, дремал и поминутно просыпался человек в военной форме. Усталое лицо его было серо, на носу подскакивали золотые очки.
Бригада и полковые обозы тащились по дороге.
Хрипло взвывал сигнальный рожок.
– Пропускай, гужееды! – сердито кричал шофер. – Передай передним, чтоб остановились.
Обозные огрызались:
– Вались к корове на…
Шофер:
– Сворачивай!
Обозные:
– Сам сворачивай. Ты один, а нас много.
Шарахнулись и понесли пугливые степные лошади… Опрокинулась походная кухня с горячим борщом, опрокинулась санитарная повозка – завопили выброшенные в грязь раненые.
Машина крутнула и покатилась мимо дороги. Вдогонку – брань, проклятия и крики: «Стой! Стой!» Машина шла, прибавляя ход, кидая задними колесами ошметки грязи. Иван Чернояров обскакал машину и поставил коня поперек:
– Дави.
Шофер затормозил.
Всадники окружили автомобиль.
– Кто такой? – спросил Чернояров человека в золотых очках. – Почему, в бога мать, давишь моих людей?
– Я – Арсланов, уполномоченный реввоенсовета армии. Что вам, товарищи, угодно? Мандат? Вот он… Я…
– А партизана Ивана Черноярова знаешь? – перебил его комбриг.
– Слыхать слыхал, а знать не имею чести.
– Куда гонишь?
– Это не ваше дело.
– Он в Астрахань с докладом поспешает, – засмеялись бойцы. – Пусти его, ему некогда.
– Не считаю нужным давать отчет всякому встречному. Какая часть? Кто у вас командир? Я буду жаловаться… Трогай! – приказал он шоферу.
Машина зарычала. Никто не тронулся с места.
– Прочь с дороги, стрелять буду, – в руке его блеснул никелированный браунинг.
– Ну, знай Черноярова! – И, потянувшись с седла, Иван шашкой снес уполномоченному голову. – Братва, грузи на машину сто пудов фуража!
Всадники взвыли от восторга.Армия отступала в беспорядке. Части перемешались, оторвались от своих обозов, потеряли связь со штабами, отделами снабжения. Тщетны были попытки отдельных нерастерявшихся руководителей упорядочить движение – никто и никаких приказов больше не слушал. Лишь два кавалерийских полка и бригада Ивана Черноярова кое-как прикрывали отступление.
Конница генерала Покровского гналась по пятам.
Бригада Черноярова ввалилась в Кизляр ночью.
В городе горели дома, хлебные амбары, лабазы. На вокзальных путях горели эшелоны с военным добром, гулко рвались ящики с бомбами, из огня с воем летели осколки снарядов. В горящих вагонах трещали – будто кто полотно драл – цинки с патронами. По улицам ни пройти, ни проехать – обозы, орудийные запряжки, брички со скарбом, застрявшие в грязи броневые автомобили. Квартиры забиты ранеными, больными, отдыхающими.
Не хватало фуража, хлеба, воды.
Соломенные и камышовые крыши были раскрыты и стравлены. Перепавшие лошади грызли задки повозок, столбы и заборы, к которым были привязаны. Те, что пришли раньше, ро́спили колодцы. Кто следовал за ними, вычерпывал грязь из колодцев. Отступающим в хвосте армии не оставалось ничего.
В Кизлярском районе – реки вина, вина – разливанное море. Из погребов и подвалов выкатывали бочки: пили, лили, из колод вином поили лошадей. Голодные лошади быстро пьянели, бесились, натыкались на заборы, лезли в огонь. Горланящие люди и пляшущие лошади брели в лужах вина. Пенистое вино плескалось в отблесках пьяного зарева.
За всадниками шли, хватаясь за стремена, мирные жители:
– Господа товарищи… Тридцать бочек…
– Мало взяли. Тебя и самого давно бы собакам скормить надо было… Я видел, как искалеченный боец выпрашивал милостыню, вы жалели кусок хлеба и гнали его от своих домов.
– Одежонку позабирали…
– Брысь!
– Меня твой казак ударил.
– Казак? Ну, так получай еще от сотника! – И плетью через лоб.
– Бочонок меду…
Эскадронный Юхим Закора придержал коня и залился злобным хохотом:
– Хлопцы, а ну!
Всадники гикнули и напустились на жителей – гнали их по тротуарам, топтали конями, секли по глазам нагайками, лупцевали тупиями шашек. А в затылок, запрудив узкую улочку, валом валила – напирала лавина пехоты, кавалерии, обозов.
– Давай ходи, не задерживай!
– Лабинцы, подтянись!
– Вира! Полный ход!
Пьяно, вразнобой гремели оркестры.
По грязи, высоко задирая юбки, плясала сошедшая с ума сестра. Волосы ее были растрепаны, зубы оскалены, сбоку болталась походная сумка. С возу – из-под брезента – выглядывали раненые моряки и потешались:
– Гоп, кума, не журися… Гоп, гоп, гоп!
– Садись, прокатим!
– Как я сестру прижму к кресту и скажу: «Сестра, приголубь ради Христа».
– Ого-го-го-го… Черти непромокаемые!
И долго еще оглядывались на горящий город, махали шапками, стреляли вверх:
– Прощай, Кавказ!
– Прощайте, горы и леса!
– Вся Расея наша, ха-ха-ха!..
– Могила, гроб смоленый!
– Эх, расставайся душа с телом! Прощай, белый свет и писаны лапти!
В суровые просторы зимней степи уходили – партия за партией, отряд за отрядом, полк за полком…